Жизненный цикл. Не забыли о плохом и не сказали о хорошем… - Ник Дельвин

***

В голове моей беспорядочно мелькали мысли, они, словно бабочки, роились над красивым цветком колючей розы, пытались испить из него ядовитый нектар и желали унести в небеса еще пару мгновений быстротечной жизни, которая все равно оборвалась бы вместе с вечностью последнего заката. Эти прекрасные бабочки даже не представляли, что летают над едким цветком, возросшем на поле трупов, древнем могильном кургане, стебли которого пропитались кадаверином, тонкие лепестки которого окрасились в кроваво-алый, а шипы стали бритвенно острыми. Все мои мысли были лишь о том, как ощущение того, что из глубин этого поля прямо на меня смотрят чужие пустые глазницы, наполняло меня все сильнее. Я видел сжатые в безумном оскале зубы, выдавленные из сломанной челюсти, я видел глубокие трещины, заполненные свежей плотью и гнилой тканью, внутренние полости, кишащие червями и паразитами, и острые обломки белых костей. Мне казалось, что эти наполненные душами мертвых людей места притягивали меня, звали вступить в ряды усопших, вернуться в орду непогребенных господ, остаться в этой холодной темной земле навечно и подарить своим телом новую пищу всем подземным существам. И эти обожженные скелеты шептали мне свой собственный похоронный марш, протягивали ко мне костлявые руки, сжимающие старые семейные реликвии, и вырывали пальцы из толщи земли, царапали грязными ногтями гнилые крышки гробов и разбивали свои пустые черепа о монолитные плиты, последнюю память о прошлом мертвецов. Некогда желтое пшеничное поле преображалось жуткими формами и образами в моих глазах секунда за секундой, светлые колосья становились темнее, ломались и падали на почерневшую землю, небо заполнялось густым серым дымом, пепельной пылью, а огромные капли кислотного дождя разъедали мою бледную кожу и оголяли безобразные внутренние полости. Мое сознание полностью поглотил животный страх, ползающий тысячью сороконожек по спине и пронизывающий сотней черных взглядов мертвецов, я всеми силами пытался отогнать это смутное наваждение и прекратить видения, которые терроризировали мои мысли, но никакие усилия не спасали меня от бездушных людей, чудовищ и городских легенд погребенных в этих местах. Я представлял, как они все, переплетаясь, словно клубок нервных волокон, лежали под несколькими слоями земли, страстно прижавшись друг другу, пропустив поломанные тонкие пальцы под ребра, медленно развалившись по конечностям и позвонкам, навсегда замерев в одном положении, окончательно ощутив на себе саму смерть. Именно тогда я вновь вспомнил о страшной утрате одного очень дорогого мне человека, о смерти, которую я во всех черно-белых тонах видел собственными глазами, о смерти, которая разорвала мне сердце на тысячи осколков и оставила внутри только пустоту, о смерти, которая постоянно врывалась в мои мысли подобными кошмарами и видениями, о смерти, которую я тщетно пытался больше не вспоминать. И в такие моменты, когда скорбные воспоминания и мое бурное воображение смешивались в нечто неописуемо отвратительное, я искренне мечтал вместо широкого пшеничного поля и пустых глазниц своей матери, наблюдающих за мной из под толщи плодородной земли, увидеть то самое радужное поле и прекрасных бабочек, порхающих около маленькой жестяной коробочки, способной исполнить любое желание ее владельца, правда, только одно.

***

Мимо нас, словно огромные жужжащие самолеты, пролетали стрекозы, будто балерины в небе, танцевали бабочки, сверху ярким диском наши головы жарило солнце, а высоко в небе под облаками проносились одинокие птицы и на мгновения закрывали собой этот одинокий шар света, напевая мелодичную песню свободы. Те, кто умел летать, подхватывая крыльями ветер, летали в небе, над облаками или под ними, меж тонких ветвей деревьев или меж острых утесов каньонов, те кто умел ползать, что не удивительно, ползали по земле, под камнями, кустарниками или учились ходить, как годовалые младенцы. Солнце продолжало нас согревать и наполнять окружающие места жизнью и светом, наши легкие наполнялись воздухом, сердца продолжали биться в нужном им ритме, жизнь в мире продолжала свой ход, не сменяя проторенного курса и казалось, все было как обычно. Но я не торопился говорить, что этот день был таким же жарким и обычным летним днем, как все дни до него, не собирался делать выводы о прохладном вечере и о будущем, далеком, как корабль на горизонте, пусть и погода в это знойное утро была совершенно типичной, обыденной и надоедающей. Единственное, что выбивалось из колеи мерзкой стабильности, так только легкий ветерок, вечно меняющий свое направление и силу, который мягко шелестел ветвями деревьев, моими длинными волосами и густой травой под ногами людей, что стояли на «радужном» поле. Несмотря на эту нетипичную для природы полноту и отсутствие детской неопределенности, несмотря на однотипность всей жизни, что видел вокруг, я чистосердечно дорожил каждым клочком родной мне земли и принимал все ее правила, словно фигура на шахматной доске. Мне была приятна атмосфера здешних мест, были приятны люди, которые населяли эти небольшие фермы, сараи, дома, работали для себя и своей семьи, были ближе к миру природы нежели упрямые городские вельможи. Каждое дерево здесь наполняло воздух своей неугасающей энергией и кислородом, каждое поле оставляло мозоли на руках и пот на своей почве от плодотворной работы жителей наших краев, каждый деревянный дом хранил теплый семейный очаг, каждый из нас был частью этих прекрасных свободных мест. Все вокруг меня не просто росло и существовало, такое тривиальное, но близкое к сердцу, все вокруг говорило о движении и о жизни, такой приятной и щекочущей маленькие пятки, когда ты пытаешься догнать неуловимое счастье. Все вокруг меня было летом, знойным, тихим, слегка облачным, синим, желтым и ярко-зеленым, все вокруг было моим четырнадцатым по счету годом жизни в окрестностях, фермерских полях, города Бреста, в котором моя семья жила уже очень давно.

После привычной для наших разговоров паузы, которые иногда досаждали не хуже комаров во время вечерних прогулок, отец улыбнулся и несколько раз махнул рукой в сторону дороги, подавая знак, что нам пора идти дальше и продолжать свой путь в шумный город, засучив «накрахмаленные» потом рукава. Такие путешествия для меня были уже не в новинку, но ворвались они в мою жизнь довольно резко, аки пушечный выстрел, с тех самых пор, как я стал гордо назвать себя учеником городской школы, одной из немногих на территории Франции. Каждый июль последних пяти лет для нашей семьи ознаменовывался тем, что мы с отцом должны были ходить по несколько десятков километров до города, где он работал учителем в школе, а я в этом же отвратительном месте учился, выжигая из жизни часы, дни и недели. Наш путь обычно лежал через мост, выложенный серым камнем, на котором очень часто стояли молодые пары, узкие песчано-гравиевые тропинки, выложенные очень давно, небольшие островки еловых лесов, одиноко растущие на зеленых равнинах, многочисленные пшеничные поля и асфальтированные дороги, ознаменовавшие начало городской инфраструктуры. Пока мы шли вдоль них, медленно сгорая под палящим солнцем, мимо нас, гудя своими двух-актовыми двигателями, проезжали изобретения Генри Форда или семьи Рено, проносящие сквозь тысячи километров своих богатых серьезных владельцев. За прозрачными окнами автомобильных дверей были видны их начищенные пальто, черные пиджаки, кардиганы или узкие жилеты, некоторые прикрывали свою пышную голову котелками, иные же носили аккуратные очки в стальной или платиновой оправе, сквозь стекла которых они бросались надменными взглядами в незнакомцев. Однако, во всех этих людях, носящих костюмы разного кроя и цвета, задирающих нос или элегантно поправляющих очки, скромных или до отчаяния вальяжных было одно общее и никогда не устаревающее правило, которое уже давно расставило всех людей по «росту». Все эти люди были родом из богатых семей, окруженные почетом и «оловянными солдатиками» прислуги, имели свой бизнес, продолжали дело отца или в редких случаях матери, некоторые были молодыми учеными, членами Католической Церкви, а отдельные, выглядящее уже менее представительно, были работниками речного порта нашего города. Иногда бывало, что на этой части дороги нас замечали и учтиво подвозили до места назначения некоторые добрые и интеллигентные люди, те самые работники, доставляющие портовый груз, или неравнодушные к простым людям богачи, томно наблюдающие за нами, словно шершни в пчелином улье. Мы с отцом аккуратно запрыгивали в мягкие кожаные салоны, этично снимали наши обожженные солнцем панамы и смотрели сквозь стекло, как поля и деревья проносятся мимо нас, словно выпущенные стрелы, а очертания дымящего трубами города вдали становятся все объемнее и объемнее. Но если же случай поворачивался к нам спиной, а удача ехидно прощалась с нами, как в азартных играх, если таких приятных людей внутри четырехколесных «коробок» мы не встречали, то эту часть дороги отец всегда старался идти чуть быстрее остального пути, словно догонял невидимого беглеца. Я, человек тонкого телосложения и сугубо атлетических навыков, всегда старался поспевать за отцом и поэтому, тяжело дыша, пародируя паровоз Черепановых, семенил своими маленькими детскими ножками по дороге, буквально отстукивая чечетку твердыми каблуками о горячий черный асфальт.